Абонент временно недоступен

Я набираю 62-91-83 и слышу в который раз : «Абонент временно недоступен..», это «временно» ласкает мой слух. Не важно, что шансы на чудо ничтожно малы. Он отключил свой телефон. Наверное, имеет важный разговор. Ему не до меня. А мне до него.

Не дотянуться. У меня с ним нет связи. Так какого черта? Самое обидное, что дело не в сексе. Я не хочу от него пресловутых прелюдий и неизбежных судорог. Или вы думаете, что я обожаю полнеющих лысоватых, равнодушных тридцатилетних мужчин? Герои моих эротических грез юные худенькие подростки, почти дети, с упругой кожей и нежными пальцами. Так какого черта? Какое такое неопознанное чувство вот уже десять лет терзает мне сердце и заставляет всхлипывать в самые неподходящие моменты моей жизни?

Это уже седьмая попытка дозвониться и поздравить лирического героя моих снов с днем рождения. Кстати, сегодня ему довелось присниться в роли водителя такси. Блеклый персонаж! Зато Саня Рахтер был хорош. Похож на негра и пел голосом хиппи Джоан Байэс. Бр! Кстати, в жизни Саня и впрямь на негра смахивал. Толстые губы и волосы спиралями. Это у него от матери. Хотя он предпочитал игнорировать в себе наличие материнской чувашской крови, даже согласен был окончательно признать себя евреем, благо, что причины имелись. Дедушка был Исааком, раньше дядей Сережей звали, а оказалось, что Исаак. Однако, Саня был безумен. Не тот, что во сне, а тот, что наяву. Его безумие еще в детстве было заметным. Чего стоила его мания с одноногой старухой. Объявил всем друзьям, что за ним охотится одноногая старуха. Не иначе как вынашивает планы уничтожения всех кучерявых подростков. Помнится гораздо позже, понадобилось снять квартиру. Оказалось, что хозяйка без ноги, женщина душевная, инвалид войны. С телефоном, недалеко от центра… Я отказалась. Говорят же, что сумасшедшие способны «свихнуть» любого из окружения.

Какой мелодичный голос у этой девушки! Если я, наконец, дозвонюсь, мне будет ее не хватать. Ей бы стихи декламировать, сказки детям на ночь рассказывать. «Детки, он был молод, хорош собой и напоен иллюзиями. Она до сих пор неплохо выглядит, и от иллюзий так и не избавилась. Он умнее с каждым годом, сказывается житейский опыт и количество проштудированной литературы. Она давно перестала читать умные книги, решив, что это есть дурная привычка интеллигентного человека, а иметь опыт для женщины всегда неприлично. И, наконец, он ее не любит, а она его – да. Дети, она звонит ему на новый год и 1 февраля. В день его рождения. Я ей говорю, что он занят, он ведь известный политолог, у него много дел. Она просит помочь. Я бы рада, но что я могу сделать, я ведь, детки, ненастоящая, я автоответчик». Вот такая вот сказочка, дорогие мои детишечки.

Пейджер дает о себе знать. Надо бы сменить мелодию. А то эта сильно напоминает звук знакомый с детства. Гражданская оборона. Волшебные слова дегазация и дезактивация, альфа и бета. Учебная тревога! Мы с детства терпеливо учились тревожиться, ведь экзаменом по предмету должен был стать непреходящий вселенский ужас. Так, что тут? «Просьба уточнить тираж». «Солнышко, купи хлеба и молока, я задержусь», «Эпикур не был гедонистом», «Директорам торговых фирм на заметку», «Абитуриентам 2000 на заметку», «Домохозяйкам — туда же», «Курс доллара 28.50». А ведь мы познакомились на абитуре. С тех пор убежденные экстремисты стали депутатами, поэты — редакторами солидных журналов, а Боря Верещагин, который так и не смог сдать первую сессию – адвокатом. Это значит, что мы сделали карьеру? А может мы все просто страшно устали. И если ты отвлечешься от своего важного разговора раньше, чем кто-нибудь из нас двоих умрет от скуки, разочарований, собственных пакостей и суммирующего все это диагноза — инфаркт, то не говори в трубку свое обычное «у меня мало времени». Это будет такой жестокой правдой, что я стану кричать тебе в трубку «алло», со слезами, с отчаянием, что все проходит и печаль и радость, лишь любовь не проходит, нет. И какого черта она не проходит! Она, видите ли, не проходит! А сколько усилий потрачено на то, чтобы прошла.

Если любовь, это болезнь, то у меня хроническая форма. У кого-то все ограничилось насморком, а тут налицо крупозное воспаление души, как осложнение – ревматизм сердца. Постоянные рецидивы в межсезонье. Для жизни не опасно, но выматывает. Ходишь на работу, иногда в драматический театр, по вечерам у тебя собираются друзья. Один из них влюблен в Софи Марсо, другой – в Ренату Литвинову. И ни один не подозревает, что перед этим у тебя была бессонная ночь, ревматизм проснулся, и боль оказалась такой первозданной и яркой! Как в тот самый первый момент. И она приходит всякий раз, когда ее совсем не ждешь.

Если я не сдамся, и буду звонить год, десять, тридцать лет подряд, то телефонная девушка умрет, и ему придется взять трубку, и я скажу, что хотела поздравить его с тридцатилетием, но шестьдесят – тоже хороший возраст. Да. Нет. Как ты мог подумать? Моему сыну от первого брака уже сорок, а твоей дочери от второго – чуть меньше. А когда-то нам было тридцать пять на двоих. Как время летит. А наше дитя так и не родилось. Капризничает, мешает мне спать по ночам. А что я могу сделать, если нам уже по шестьдесят и даже самому младшему от десятого брака скоро в армию. А ведь кажется, совсем недавно ты сам радовался, что заболел желтухой и в армию тебя «не загребут». Но что тут говорить, если всякая история, рассказанная до конца, кончается смертью, и хороший автобус уехал без нас, а судьба за нами шла по следу, как Саня Рахтер с бритвою в руке. А если кого смущает обилие литературных намеков, так этим грешил даже Le Roy Jones. Людям брезгливым, не терпящим ничего бывшего в употреблении советую молить бога о смирении. Обо всем другом молиться пошло. Нет еще о милости к заблудшим овцам.

ДАЙГОСПОДИХЛЕБАЕМУВОДЫНАСАМОМДЕЛЕОНХОРОШИЙПРОСТИЕМУДОЛГИЕГО. И БЕЗЗАКОНИЯ. И да светится твое имя, Господи! И придет твое царствие! И КГБэшников прости за беззакония. Те двое учителей, один из которых преподавал ритмику под аккомпанемент второго, наверняка были из этого племени. Плясуна звали Виктор Герасимович, а баяниста Сергей Герасимович. При этом достоверно известно, что братьями они не были. Видно одно на двоих антикварное отчество — следствие того, что составители «легенд» решили не загружаться. Целыми уроками напролет герасимовичи рассказывали нам о нищете американских работяг, могуществе советской империи, реже заставляли скакать нас под музыку. Скучно им было в школе, развлекались своими силами, пытались сонату Ре минор Баха пропукать. За что их понизили до звания агентов начальных классов? Веселые были парни, наверняка подшутили над кем-то из КГБэшного начальства да так и загремели в школу № 146.

Опять пищит. Погоду скинули. Обещают ветер и снег. А также досуг. «В Доме кино фильм с участием Арнольда Шварценеггера.». Арнольд Шварценеггер – светлая мания Сани Рахтера. Сказал, что если станет «как Арнольд, то бездна не поглотит». Накупил питания для качков, а на ночь ровно тридцать раз повторял имя кумира…

Недоступен. Недоступен. Чем он так занят? Своей пиаровской чешуей. А тут человек просто задыхается от желания пожелать. Здоровья. Счастья. И пусть выборы никогда не кончаются, тогда у тебя будет гора денег, а на ужин много мяса.

Ах, моя бедная, не родившаяся девочка! Куча баб спят со своими любимыми парнями. Делают аборты, реже рождаются дети. Чаще присутствует тревога, что презерватив окажется дырявым, а пилюли просроченными. Но это хоть что-то. Бедная Лалаге! Дочь моя. Тебе просто не дали шанса! Твой отец не был в интимных отношениях с твоей матерью. Как такое объяснить неразумному ребенку, себе самой, господу Богу, глядящему откуда-то, как принято считать сверху? Арнольд Шварценеггер, Арнольд Шварценеггер. Харе-Харе.

Снилось мне, что в небе порхают и совокупляются белые бабочки. И мы тоже белоснежные бабочки. Мы стали близки лишь на миг среди белой метели. Это была легкокрылая радость! О! Моя северная страна! Проснулась в горячих слезах. За окном снег, 1 февраля.

Я осознаю, что этот роман мерцает лишь на моем мониторе, и лишь я одна прохожу все необходимые в таких случаях «уровни». И никаких подсказок. И даже ты вряд ли представляешь смысл этой игры. Догадываешься. Но помочь ничем не можешь. Не сможешь, даже если бы захотел, ведь неразделенная любовь – это игра в отсутствие партнера. Таковы правила. И поскольку НЕ РАЗДЕЛИТЬ, то мне — нести на своих плечах в два раза больше. И это тоже одно из условий. И кто бы сомневался в том, что я согласна, жаль только, что нет «запасных жизней», чтобы в случае роковой ошибки начать путь сначала и все же дозвониться до тебя по твоему проклятому телефону.

Ах, мне смешно. Уже апрель. Встречаю взгляды. Ни один не сулит начала отсчета. Время умерло. Твой телефон по-прежнему молчит. Встречаю знакомых. Все те же. Все то же. Разговаривать с ними – множить слова-пузырьки. И только. Ни душе, ни телу, ни уму, ни сердцу. Интимофобия. Можно запереться с книгой в комнате, чтобы «попасть, страницам вопреки, на дно своей тоски», и ничего не потеряешь. Я читаю слова. Мне смешно и скучно. Если это может быть «в одном бокале». Все цветное, как у Пауля Клее. Зеленое преобладает, как цвет несбывшихся надежд. Тихо капает с крыш, бэмс-бэмс.

Что случилось? А просто я гуляю по облакам, на шее у меня красные гранатовые бусы, мне горячо от них и радостно. Облака голубые, и если смотреть долго-долго вниз, то все ближе и ближе стена мира, улица имени Чапаева, кирпичное здание, комната, в ней женщина, сидящая за швейной машинкой. Женщина низко склонилась над шитьем, вся она опутана красными нитями. На коленях у нее и вокруг по всей комнате — алые лоскуты. А вот девочка входит в комнату, близоруко щурится, кричит, плачет. Девочка нарядная, как невеста, в кремовом шифоновом платье. Она вернулась с выпускного бала. Она гуляла всю ночь и впервые сладко целовалась. С парнем из параллельного класса. От мальчишки пахло мятой, и теперь жвачка с неприличным названием «риглисперминт» навсегда ею любима. И в тот момент, когда у девочки от восторга внутри вздрагивало солнце, кто-то убил ее мать несколькими ударами ножа. Раннее утро, свет из окна такой нежный, небывало разноцветный заспанный котенок «выруливает» из другой комнаты. Шагнул прямо в красную лужицу и теперь брезгливо трясет лапой. Как все удивительно спокойно и даже безутешный плач ребенка — только звуки начинающегося дня. Я проплываю мимо на голубом облаке, мне уже ничего не видно. Но я и так все знаю. Убийце придется растерзать свое сердце на тысячу мелких осколков, прежде чем оно успокоится и перестанет оплакивать неверную любовницу. Девочка станет матерью, будет водить своего малыша в ясли под названием «Белочка», простит, наконец, отчима, когда через десять лет встретит его у дверей все той же квартиры, и заглянув ему в глаза, поймет, что тот так и остался в «состоянии аффекта», полюбит чиновника, с фамилией, похожей на литературный псевдоним, немного располнеет. А на прошлой неделе я заглянула к ней в окно и снова увидела ее плачущей. Над стихами Ахматовой. Облако движется быстро, я уже где-то в районе Сакко и Ванцетти. Все тише и невнятней всхлипы девочки в кремовом наряде. Мне совсем не больно. Я лишь хочу пить. «Кто принесет мне воды из глубокой криницы»?

Все как потерянные. Один вот решил сделать стерилизацию. Обзвонил все клиники, выяснил — только котам в нашем городе такое счастье светит. Бардак. В какой, блин, стране живем, яйца человеку отрезать некому. Даже за деньги не берутся. Правда, друг мой сказал, что отрезать бы и не дал ничего, просто перевяжут, наступят на горло песне. Хотя, говорит, и петь можно, и пить можно, но все без последствий, без похмелья в виде укоров и женских слез, памперсов и острого желания обзвонить клиники на предмет эвтаназии. Декламировал: «Променяли любовь на покой».

Я вдруг представила, что нет тебя. Почему? Ну…тебя расстреляли фашисты. Мне так темно от мысли, что ты стоял на ветру и плакал. Плакал и умирал по честному, как в жизни, не как в советских фильмах про героев. Ты их просил не делать этого, а когда твое сердце затихло, все кончилось и для меня. Утешь меня, возьми трубку, скажи, что мы встретимся, но «только через пять лет». И я как всегда буду предчувствовать тебя. Идти по улице и …свернуть налево, направо, через дорогу к булочной, купить хлеб «Дарницкий», который ничем не отличается от «Чусовского» и еще нескольких сортов буханок с такими же странными инопланетными названиями, все ближе, я поднимаю глаза, я знаю, что ты рядом! Мы возьмемся за руки и станем бродить по лабиринтам серого каменного многоэтажного здания. Выход из него, безусловно, есть, но в прошлый раз, когда мы виделись с тобой, мы его не нашли. Расстались, разошлись по разным этажам, и каждый от отчаяния выпрыгнул из окна и…, расправив крылья, благополучно приземлился возле памятника Ильичу на площади пятого года. Я искала тебя в толпе, где выделялся один исступленный, сорвавшийся на крик, варварски озлобленный гражданин. Он коммунист. Ему больно. Ему бы хотелось скончаться от ран и знать, что его оплакивает девушка с голубыми глазами и пшеничными косами. Но она полюбила другого. Депутата местной Думы. По ночам депутат ждет, когда все огни погаснут и ее косы обовьют его руки.

Ее зовут Наташа. Она не всегда была депутатской верной подругой. И я храню Наташину бывшую любовь, как зеленый изумруд, который у меня в коробочке на желтом бархате. Совершенно странный подарок – маленький лучистый камешек. Им нельзя похвастаться, это было бы возможно, будь он украшением женского колечка. Я могу лишь иногда любоваться им. Ох уж эти девичьи первые любови, эти взволнованные рассказы о возлюбленном, что в них правда, а что придумалось в тесных комнатках Большакова 79, разобраться невозможно даже спустя много лет. А эти имена чужих мне мужчин, любовников моих институтских подружек, они звучат во мне до сих пор. И я вздрагиваю, когда жизнь сталкивает меня чудесным образом с Олегом Истоминым или Сашей Черниковым, Игорем Костишевым, они и не подозревают, что я, незнакомая им женщина, ПОМНЮ все. Эти герои несбывшихся романов, как они отличаются от самих себя, преломленных женскими фантазиями. Они должны были погибнуть на дуэлях, все эти персонажи, или уехать на Кавказ. Как минимум. А они женятся, разводятся, делают карьеры. Странно, право странно.

«Будь со мной, будь со мной, будь со мной всегда ты рядом». Это твердит мне радио и веселый красивый парнишка, он появился в моей жизни недавно. У него смешное прозвище и большое сердце. Я бы очень хотела, чтобы он растворился и исчез без следа, зачем ему знать о ком я плачу и за что я плачу? Он слишком молод, он слишком хорош, чтобы стать суррогатом. Разве мне хотелось бы сделать его беспомощным и злым, когда он узнает всю правду? Но он не оставляет меня и мелькает то в окне автобуса, то в нескольких кадрах второсортного французского фильма, где главная героиня лепечет по-русски несколько фраз до того противно, что хочется столкнуть ее поскорее под поезд. А иногда я просто нахожу его в собственной ванной. Он там купается, весь в пене, напевает, я даже притрагиваюсь к нему, со слабым страхом утонуть в этом эмалированном корыте. И странно, так жутко сладко, когда он весь подается ко мне, так тянется к моим рукам, а если погладить по голым плечам, довольно мурлычет, как котенок. Я снова звонила, но как-то без прежней тоски. Просто мальчишка уже выбрался из пены морской и больно укусил меня за ухо, в тот момент, когда я набирала номер. Я от неожиданности бросила трубку. Этот негодник, наверное, купался в самом Ефрате, « в то время, когда мир был еще молодым». Он весь состоит из солнечного света, он питается амброзией, как и положено богам. И ему неведома тоска несчастливой любви.

***
Мы шли по улице и с неба свисали розовые воздушные шары. Я этого раньше не замечала. Висят себе, покачиваются. А в руках у меня упаковка зефира, я предвкушаю – вопьюсь в сладкую мякоть! Я полюбила другого?

Я не пишу. Давно. Ведь я дышу. Полной грудью. Все вокруг и так, как в поэме и даже буфетчица говорит свои нелепые монологи в рифму. Ямбы и хореи. Аллитерации и ассонансы. Они вокруг. Они во мне.

Уходит век. Я спала так спокойно впервые с того самого момента, как поселилась во мне эта змея. Все тягучее и несбыточное прошло. Мой милый дышит ровно, я щипаю его за коричневые соски, пусть просыпается, я хочу заглядывать ему в зеленые глаза. Как, однако, отличается сегодняшняя нежность от того жгучего яда, что наполнял меня так долго. У моего жениха золотистая кожа, ведь он небожитель. И пахнет он парным молоком, бергамотом и фиалками. И наши дети, конопушчатые ангелы, будут пахнуть точно также. Если нет, то я ему этого никогда не прощу. Буду дуться целую вечность, благо, что боги бессмертны и могут себе позволить терять целые столетия на выяснение несуществующих проблем. И, как отличается эта жужжащая в моем животе пчелка, от холодного трупика Лалаге, ушедшей от меня для того, чтобы терзать очередную Фриду. Пчелка жалит меня изнутри, я чувствую ее мохнатое тельце. Мы выпустим ее чуть позже, и наша девочка родится вся в золотую крапинку и вместо детского плача, мы будем слушать ее убаюкивающее жужжание. Когда она заснет, сложив белоснежные крылышки, мы будет наклоняться над колыбелькой, стукаясь лбами.

А иногда мы будем ходить в гости к бабушке Кате. У поднебесных жителей тоже есть бабушки-старушки, и эта истина не подлежит сомнению. Мы будем уговаривать бабу Катю не бояться вредителей. Ну что ты милая старушка, разве ты видела «в натуре» хоть одного живого вредителя. И если они и существуют эти неуловимые бесы, то твой внучек – один из них. Он падший ангел, он целует твои руки. Разве ты его боишься?! Бог с тобой, спи спокойно, а мы тем временем будем пускать под откос поезда, убивать своих врагов, среди которых иногда попадаются и бывшие друзья, сжимать друг друга в объятиях, пить сливки с земляникой и цитировать Иосифа Бродского.

А по вечерам мы будем смотреть телевизор и звонить друзьям.
Кстати, о телефонных звонках, если кому интересно, я дозвонилась, он сказал «Как дела?». Я сказала: «Я разлюбила тебя. Не вини за это, просто не могла устоять, ведь я встретила юного греческого бога, и он пролился на меня золотым дождем». ….

Юлия Зиберт, 2000 г.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *